Было уже темно, когда я, сойдя с трамвая у Климентовского переулка по Пятницкой, направился в переулок, который должен был привести меня в Марфо-Мариинскую обитель. После нескольких указаний прохожими, где находится эта обитель, я, наконец, остановился у решетчатых ворот, в которые в это время входила женщина. На улице таяло. Уже несколько дней стояла совсем теплая погода, снег совсем сошел, повсюду уже скалывали грязный, темно-коричневый лед, легко разламывавшийся под ударами лома, огромные лужи и широкие реки грязной воды затрудняли ходьбу, и воздух был сырой, и больше, чем мороз, пробирал до самых костей. У ворот женщина замешкалась, ища удобного пути внутрь двора. Я увидел в темноте сумерек посреди двора сравнительно невысокую белую церковь с одним большим куполом, без колокольни, которая сразу напомнила мне одну картину, врезавшуюся мне в память еще с детства. Это, кажется, работа художника Серова «Над вечным покоем». Своей архитектурой эта церковь так похожа на ту часовенку или церковь, затерявшуюся среди бесконечных снегов далекого севера.
Но с улицы ее не видать. Я бы прошел мимо, если бы не обратила моего внимания женщина, старавшаяся туда попасть. Я спросил, не это ли Марфо-Мариинская обитель, и, получив утвердительный ответ, направился, опередив ее и показав получше дорогу к этой симпатичной, понравившейся мне с первого же раза, церковочке. Она окружена белыми каменными строениями, по-видимому, корпусами сестер и различными их учреждениями. Прелестный стиль выдержан во всех деталях постройки, не исключая даже дверных замков и сетки над лампочкой у входа. Уже в притворе пахнуло на меня теплом. Сухо и чисто. Тихо стоят несколько нищих. Два-три шага, широкие двери налево — и передо мною храм обители. В первый же момент мне бросились в глаза два белоснежных апостольника на склонившихся сестрах, стоявших перед свечным ящиком. Неподвижно, строго-смиренно выде¬лялись они на темной массе народа, стоявшей в храме. Чем-то милым, давно знакомым повеяло от этих фигурок. Я остановился в дверях, откуда ви¬ден весь храм.
Весь белый, сравнительно высокий, с ровным сводчатым потолком, который как бы образуется из сходящихся стен, открытый и без всякого роскошного позолоченного убранства, он совсем не похож на обычные, городские храмы. Поперек храма, ближе к алтарю, белая стена с большими тремя арками, дающими видеть весь алтарь и переднюю часть храма. Над арками, на этом образовавшемся белом полукруге — картина. Простор зеленых полей. Цветы и трава. Белые березки. Между ними — Спаситель. К Нему текут отовсюду человеческие фигуры, но все они какие-то особенные, это вот именно те фигуры, которые так манят к себе непонятным очарованием. На меня такое впечатление произвели иконостасы верхних алтарей на хорах Владимирского Собора в Киеве. И все так просто, живо и мило. На потолке всего-навсего один четвероконечный крест в том же стиле. Иконостас — всего две иконы — Спасителя и Богоматери, без риз, в басменных окладах. Также просты и хороши. В алтаре, освященном невидимыми источниками света, на стене, сходящейся кверху куполом, изображение Богоматери, подобно тому, как в Софийском Киевском Соборе, но совсем другого характера. Она удивительно привлекательна.
На двух белых колоннах пред алтарем — Благовещение. Слева — Архангел, справа — Безневестная Дева. Все — в синих тонах. За Пречистой — молодое деревцо с мелкими листочками. Вот и все, что видно в храме. Так ласково-спокойно и приветливо. Все говорит о ясном, мирном духе этого уголка, и так кротки очи Пречистой, простирающей Свой омофор над храмом, и покрой Ее одежд — Той, Которая была, можно сказать, первой Сестрой, служившей Господу, а потом и людям, по Его заповеди, — кажется послужил прообразом одежд и насельниц этой обители, особенно — старших, в их мягких серых по-крывалах. А вот, налево, над дверью, тоже в радостных голубоватых тонах эта милая сцена — Господь у Марфы и Марии. И здесь небесные покровительницы этой обители, даже в самом внешнем виде кажутся близкими-близкими своим последовательницам, как будто и они-то сами из них, только на время поднялись ввысь белой стены, чтобы беседовать с небесным Учителем.
На клиросе 15-16 белых покрывал. На некоторые наброшены поверх белых — серые или желтоватые. У старших — на белой тесьме на груди деревянный восьмиконечный крестик.
Всенощная идет неспешно, внятное чтение, задушевное пение. Торжественно звучит «Хвалите Имя Господне». Мягко берут женские баса, так неприятно иногда дерущие в некоторых монастырях, здесь же наоборот — плавно и красиво, переходя от высоких нот до приятно гудящих, низких, грудных нот. Звенят, поют, как жаворонки, высокие голоса молоденьких сестер, широкой волной переливаются аккорды небольшого, но сильного хо-ра, и чувствуется, что не только поют они — нет, молятся все, молятся горячо и искренно, и весь порыв молитвы, все усердие и любовь к Господу, всю душу вложили они в эти молящие звуки.
Но вот затихли… Тоненький, едва слышный голосок передает тон. Еще мгновение, и дивное, ничем не заменимое, схватившее вдруг за душу «На реках вавилонских», поднялось над нами, как светлым облаком заколыхалось в воздухе, и все замерло, притихло. Кажется, остановилось самое биение сердец, и дыхание прервалось, и тоска наболевшей, кающейся души, рвущейся, как Мария, к ногам Господа, проникла все существо, и слезы, горячие и неудержимые, словно поток, прорвавший плотину, вдруг потекли, Полились, омывая, очищая все, что накопилось в душе, хлынули, освобождая душу, и зовя Господа внутрь себя, моля Его войти внутрь храмины, чтобы очистить, освятить и спасти ее.
Священник Георгий Горев 2 (15) февраля 1925 г. Москва.