21 сент. 23 г.
Петровско-Разумовское.
Тихо в парке. Безлюдно. Не слышно ни голоса, ни пения птиц. Как очарованные стоят высокие ели и могучие сосны, сплетаясь вверху над аллеями своими густыми верхушками. Лишь кое-где прогалина открывает светлое небо, да на перекрестках аллей заходящее солнце бросает последние блики. Тихо все; как будто чутко подслушивает, подстерегает кого-то. Но эта тишина, – не сонный покой. Неслышно отрываясь от веток и медленно кружась в воздухе, мягко падают желтые и красные листья на разноцветный ковер, покрывающий дорожки и землю кругом. И еще какое-то бесшумное движение чувствуется, какая-то скрытая жизнь таится в этом загадочном осеннем воздухе. И сами лесные гиганты, как будто заняты чем-то важным, думают свою вековую думу, только листья, последний пышный наряд отцветающего леса, шумят под ногами, да хрустнет изредка сухая ветка. Широкая аллея пересекает другую. Посмотрите-ка в ту и другую сторону! Там, невдалеке, куда поднимается эта аллея, в узком просвете деревьев, старый дом из розового камня, обветрившийся и обветшавший за долгие годы своей службы, озаренный лучами вечернего солнца. Как красиво, близко-близко обступили его столетние дубы, тесной толпой скрывающий его от посторонних глаз! Но теперь и они поредели, расставшись почти совсем со своим летним убором, который лежит, как разбросанное сокровище, в золотых и багряных цветах на земле. Все так старинно, так ветхо! Все говорит о когда-то кипевшей здесь жизни, о веселом смехе и говоре, наполнявшим весь воздух. Теперь все прошло. Глухо, безмолвно; и словно потупив свои потускневшие очи, погрузился старый дом в нерадостные думы о прошлом, безвозвратно ушедшим былом.
Лучше пойти в другую сторону. Там, что-то блестит. Над нависшими низко ветвями сверкает водная гладь, отражающая в своих слегка зыблющихся струях розоватый отблеск зари. Как легко и вольно дышится в свежем, смолистом, прохладном воздухе; как радостно шуметь ворохами листьев, разгребая при быстрой ходьбе. Но вот раздвигается сплошной шатер над головой, расступаются безмолвные часовые и широкою гладью расстилается озеро, окаймленное на половину лесом. А там, за озером зеленое еще поле, с разбросанными крошечными, как бы игрушечными домиками. Светлое, светлое, голубоватое небо ближе к горизонту покрыто облаками, легкими воздушными, дорогим жемчугом отражающимися в чуть волнующейся воде. И небо, и облака, и вода, все окрашено нежно розовым цветом, а лёгкая рябь так и переливает всеми цветами радуги. Глаз не оторвешь от чудного сочетания красок, так внезапно отрывающийся перед восхищенным взором! А кругом поднимаются вечно темно-зеленые ели и сосны, глядящиеся своими верхушками в прозрачные воды.
На острове, заброшенном посреди водного пространства, такие же темные красавицы чередуются с пожелтевшими березами и темно красными кленами, и их яркий цветной наряд так же отражается в легкой ряби, подернувшей отделяющую остров от берега полосу воды. Здесь свежее и прохладнее. Чувствуется близость воды. Но сырой воздух все же настолько тепел, что нет надобности надевать пальто.
Почти по самому берегу идет дорожка с разбросанными там и сям скамейками. Теперь они все пусты. Только вдали промелькнёт фигура запоздавшего горожанина, и снова все безлюдно и бесшумно. Понемногу гаснут лучи заката. Бледнеет отражение зари в воде, пропадают незаметно яркие краски и все кругом принимает грустно-сероватый, однообразный тон. Небо начинает темнеть, осенние сумерки, сгущаясь, подбираются неслышно и набрасывают прозрачную. Сквозную ткань на всю природу. Где-то вдали за прудом заблестел огонек. Хотя еще светло, но тотчас же в воде задрожал другой, как звездочка, отразив засверкавший вдали в крошечном окне.
Над горизонтом осталась лишь небольшая малиновая полоска, вскоре исчезла и она, и только белесовато голубое небо указывало безмолвно, где скрылось дневное светило. Воздух еще посвежел. Вот загорелся еще огонек, потом еще и еще. В наступившем сумраке мерцали, то пропадая, то вновь загораясь, эти вечерние огни, отражавшиеся в слабо колеблющихся волнах сонного озера, и как бы в ответ на ласковый призыв в вышине потемневшего неба зажигалась первая звездочка. Еще глубже стала тишина. Ни звука, ни шелеста. Таинственно молчаливые деревья, кажется, боялись нарушить эту тишину; но легкий ветер, время от времени пробегая по веткам, покачивал их нежным дыханием, и, вздрогнув, и качнувшись, снова замирали, склонившиеся над тихою заводью деревья.
Вот старая, покосившаяся скамейка. Отсюда так хорошо смотреть на лениво покачивающиеся, как будто дышащие волны и на темнеющие купы деревьев. Не хочется двигаться, не хочется думать, хочется только смотреть, не отрываясь, на эту дивную картину величественного леса и прекрасного озера, смотреть и любоваться и дышать этим воздухом, насыщенным лесными чарами.
Но что это блестит там, сзади, между ветвями мрачных гигантов? Звезда? Но это слишком сильный свет для звезды. Это и не электрический свет. Да ведь это луна. Вот мелькает она из-за покачивающихся ветвей. Скоро поднимется это свидетель бдительный страж ночной жизни и зальет своим мягким серебристым светом. Как будто в волшебной сказке замерло все, затаив дыхание и ты сам входишь в эту таинственную жизнь, в которой чувствуется бытие всего мира, всей вечности. Тихо, ни звука, ни шелеста. Не хочется отрываться, не хочется уйти, забываешь о времени, о пространстве, обо всем, что не имеет отношения к вечности, к Богу, к правде, к любви.